Е.Е.КОЗЛОВУ (7 января 1825 г., Гельсингфорс)

Вот и до нового года дожили, мой любезный Козлов; желаю, чтобы он был
для вас счастливым и обильным прекрасными вдохновениями. Получил вашего "Чернеца", прочитал его с особым удовольствием; некоторые места меня глубоко тронули. Вы называете его любимым детищем вашим, и вы имеете полные основания любить его: это прекрасное, по моему мнению, произведение. Положения в нем отличаются силой, слог полон жизни и блещет красками; в нем вы излили вашу душу. Места, где вы подражаете Байрону, значительно его превосходят, насколько я мог это угадать. Четыре стиха "Гяура"; А руки жадные дрожали И только воздух обнимали; Мечтой обмануты, они К груди прижалися одни,- вышли прекрасно, по-русски. Но в чем бы сам Байрон захотел вам подражать, - это в окончании вашей поэмы. Оно в особенности говорит воображению, оно полно особенного, национального романтизма, и мне сдается, что вы первый так хорошо его уловили. Продолжайте итти тем же путем, мой милый поэт, и вы совершите чудеса. Возвращу вам вашу тетрадь на будущей неделе; я ее списываю для себя, ибо я хочу не только вас читать, - я хочу вас изучать. Мне совестно говорить об "Эде" после "Чернеца"; но худо ли, хорошо ли, а все же я окончил мое писанье. Мне кажется, что я увлекся немного тщеславием; мне не хотелось итти избитой дорогой, я не хотел подражать ни Байрону, ни Пушкину; вот почему я и вдался в разные прозаические подробности, усиливаясь их излагать стихами, и вышла у меня лишь рифмованная проза. Я желал быть оригинальным, а оказался только странным! Скажите нашей небесной Пери, что я настолько тронут ее воспоминанием обо мне, насколько может быть тронут земной посланец, что я целую полу ее платья, переливающегося тысячами оттенков, и умею ценить ее сердце, одаренное тысячью добродетелей. Дела мои идут все хуже и хуже. Находясь в Петербурге, вы знаете, что мой теперешний покровитель выходит в отставку, тем самым мое повышение отсрочено по крайней мере на год. Все это располагает меня более чем когда-нибудь к рифмоплетству, служа мне доказательством, что настоящее место мое в мире поэтическом, ибо нет для меня места в мире действительном. Мы получаем здесь почти все журналы. В "Мнемозине" есть полемическая статья Кюхельбекера, на мой взгляд прекрасно продуманная и прекрасно написанная. Наши Фрероны отвечали на нее неумно и с недоверием. Наши журналисты стали настоящими литературными монополистами; они создают общественное мнение, они ставят себя нашими судьями при помощи своих ростовщических средств, и ничем нельзя помочь! Они все одной партии и составили будто бы союз противу всего прекрасного и честного. Какой-нибудь Греч, Булгарин, Каченовский составляют триумвират, который управляет Парнасом. Согласитесь, что это довольно грустно. Следовало бы поддержать "Мнемозину", следовало бы дать ход журналу Полевого; без этого репутация наших произведений будет в зависимости от степени расположения к нам вышеназванных господ. Поговорите об этом с нашими; это дело меня сильно волнует. Прощайте, мой дорогой друг. Передайте мое почтение госпоже Козловой и пожелайте ей от меня счастливого нового года. Весь ваш Е. Боратынский. Р.S. Дела изменились: генерал остается, и я оживаю.
  • К списку адресатов Боратынского